Иван Ильин
Почему сокрушился в России монархический строй?
Прошло 35 лет с тех пор как в России - так неожиданно, так быстро, в
несколько дней, и притом столь трагически и столь беспомощно - сокрушился,
отменился и угас монархический строй. Распалась тысячелетняя твердыня.
Исчезла государственная форма, державно державшая и строившая национальную
Россию. Священная основа национального бытия подверглась разложению, поруганию
и злодейскому искоренению. И Династия не стала бороться за свой трон.
Трон пал, и никто тогда не поднял и не развернул упавшего знамени, никто
не встал под ним открыто, никто не встал за него публично. Как если бы
никогда и не было дано присяги, как если бы угасли все священные обязательства
монархии - и на верху, и внизу. Честных, и храбрых, и верных было немало,
но воля у них была как бы в параличе и кадры их были рассеяны по всей
стране. И началась отчаянная и гибельная авантюра, длящаяся и до сего
дня, и конца ей еще не видно.
И вот за все эти 35 лет я не знаю ни одной попытки осветить это трагическое
крушение, объяснить этот государственный обвал, указать те исторические
причины и те политические ошибки, которые привели Россию к такому крушению.
Ибо - скажем это открыто и недвусмысленно - крушение монархии было крушением
самой России, отпала тысячелетняя государственная форма. Но водворилась
не "российская республика", как о том мечтала революционная
полуинтеллигенция левых партий, а развернулось всероссийское бесчестие,
предсказанное Достоевским, и оскудение духа, а на этом духовном оскудении,
на этом бесчестии и разложении вырос государственный Анчар большевизма,
пророчески предвиденный Пушкиным, - больное и противоестественное древо
зла, рассылающее по ветру свой яд всему миру на гибель.
В 1917 году русский народ впал в состояние черни, а история человечества
показывает, что чернь всегда обуздывается деспотами и тиранами. В этом
году, который шестнадцатилетний Лермонтов почти за 100 лет перед тем пророчески
обозначил как “России черный год”, русский народ развязался, рассыпался,
перестал служить великому национальному делу - и проснулся под владычеством
интернационалистов. История как бы вслух произнесла некий закон: в России
возможны или единовластие, или хаос; к республиканскому строю Россия неспособна.
Или еще точнее: бытие России требует единовластия - или религиозно и национально
укрепленного единовластия чести, верности и служения, т.е. монархии, или
же единовластия безбожного, бессовестного, бесчестного, и притом антинационального
и интернационального, т. е. тирании.
И возвращаясь мыслью, воображением и сердцем к дореволюционному времени,
когда Россия, оставаясь Россией, органически и в то же время стихийно
росла и цвела, мы не можем не спросить себя: как же это тогда - и в тесном
династическом кругу, и среди чиновничества, и среди интеллигенции, и в
народной массе - как же это тогда люди не видели, что крушение монархии
будет крушением самой России? Как не видели они той спасительной политической
формы, которая одна только и могла вести и строить русскую жизнь и беречь
русскую культуру? Что это было за ослепление? Чего не хватало русским
людям для того, чтобы мужественно пережить трудную годину и сохранить
религиозно священную и исторически оправдавшую себя государственную форму?
Чего не хватало - политического предвидения и разумения, или верности,
или дисциплины, или терпения?
Ибо в самом деле, мы твердо уверены в том, что если бы Государь Император
предвидел неизбежный хаос, яд большевизма и дальнейшую судьбу России,
то он не отрекся бы, а если бы отрекся, то обеспечил бы сначала законное
престолонаследие и не отдал бы народ в подчинение тому государственно
беспомощному и заранее “обойденному слева” пустому месту, которое называлось
Временным правительством. И в русских обывателях проснулось бы гражданственное
начало, и русское крестьянство держалось бы иначе. Но предвидения не было,
и государственное начало проснулось сразу лишь в героическом меньшинстве,
решившем сопротивляться до конца... Из него и образовались белые армии.
Чего же не хватало в России? Почему тысячелетняя форма государственного
спасения и национально-политического самоутверждения могла исчезнуть с
такой катастрофической легкостью от первого же порыва народного, уличного
и солдатского бунта?
Ответим: России не хватало крепкого и верного монархического правосознания.
Правосознания - не в смысле "рассуждения" только и "понимания"
только, но в том глубоком и целостном значении, о котором теперь должна
быть наша главная забота: правосознания - чувства, правосознания - доверия,
правосознания - ответственности, правосознания - действенной воли, правосознания
- дисциплины, правосознания - характера, правосознания - религиозной веры.
Монархическое правосознание было поколеблено во всей России. Оно было
затемнено или вытеснено в широких кругах русской интеллигенции, отчасти
и русского чиновничества и даже русского генералитета, - анарходемократическими
иллюзиями и республиканским образом мыслей, насаждавшимися и распространявшимися
мировою закулисою с самой французской революции. Оно имело в простонародной
душе своего вечного конкурента - тягу к анархии и к самочинному устроению...
Вследствие этого оно, по-видимому, поколебало и властную уверенность в
самой царствующей Династии.
Начнем с народной массы. На протяжении всей русской
истории русское простонародье никогда не теряло склонности - противопоставить
обременительному закону свой собственный, беззаконный или противозаконный,
почин. “До Бога высоко, до Царя далеко”; надо управляться самим, надо
разрешать себе больше, чем разрешает власть, надо не бояться правонарушения
и преступления и самому “переменять свою участь”. Терпению есть предел.
Дисциплина хороша лишь в меру. Русь велика и равнинна. Надо бежать вдаль,
искать "свободной" жизни и устраиваться по-новому. И в течение
всей русской истории Холопий Приказ должен был работать не покладая рук.
Люди сбрасывали государственное тягло: “постылое тягло на мир полегло”...
И уходили "на волю", в степи и леса. Вот откуда это множество
“людей вольных, гулящих”, о которых повествуют летописи, людей без оседлости,
без органической хозяйственности, но тем не менее кормящихся. Вот откуда
эти “удалые добрые молодцы”, с атаманами в бархатных кафтанах и с закопанными
богатствами, о них слагались легенды и пелись песни, даже и доселе, а
ныне уже и по всему свету (песня о Разине, песня о Кудеяре...). И не было
в старину твердой грани между разбойниками и казаками, эта грань появлялась
лишь тогда, когда “вольные люди” приобретали оседлость и имущество, когда
начиналось огосударствление “удалых добрых молодцев” и когда храброе казачество
заселяло и обороняло русские окраины. Тогда анархия постепенно принимала
закон и подданство и в силу веры и совести возвращалась к монархической
верности.
Именно так думали про себя и чувствовали русские народные массы: порядок
- от Царя, спасать и строить Русь может только царская власть. “Горе тому
царству, коим владеют многие”; “лучше грозный царь, чем семибоярщина”.
Но анархия, развязание, разнуздание, посягание и погром создают более
выгодную возможность. Отсюда эти бунты с разбойниками или самозванными
возглавителями. От времени до времени поднимался всенародный бунт (Смута,
Разиновщина, Пугачевщина, Ленинщина), когда находился Григорий, или Степан,
или Емельян, или Ильич (“Пугачев с университетским образованием”), которые
разрешали или прямо предписывали анархию посяганий и погромов. И разинские
воззвания “иду истребить всякое чиноначалие и власть и сделать так, чтобы
всяк всякому был равен”; и пугачевские прокламации; и ленинское “грабь
награбленное” - явления одного смысла и порядка. Приходила власть, призывавшая
к бунту и грабежу, некий "царь" или поддельный, самозванный,
мнимый "лжецарь" узаконял анархию и имущественный передел -
и правосознание русского народа, поддаваясь смуте, "кривизне"
и "воровству", справляло праздник безвластия, мести и самообогащения.
Дурные силы брали верх, а русская история переживала великий провал.
Вот это и случилось в России в 1917 году. Грозная война с грозными неудачами
поколебала доверие к военному командованию, а потому и к трону. Крестьянская
деревня переживала эпоху аграрного перенаселения и великой реформы Столыпина.
Вопрос земельного приращения стал источником всекрестьянской напряженной
тревоги. И вдруг отречение двух Государей от Престола угасило присягу,
и верность, и всяческое правосознание, а левые партии - призывающий к
грабежу Ленин, рассылающий двусмысленно-погромные циркуляры министр Виктор
Чернов, открыто исповедующий и практикующий государственное непротивление
министр Александр Керенский, и все их агитаторы, рассеянные по всей стране,
- понесли развязанному солдату, матросу и крестьянину право на беспорядок,
право на самовластие, право на дезертирство, право на захват чужого имущества,
все те бесправные, разрушительные, мнимые права, о которых русский простолюдин
всегда мечтал в своем анархически-бунтарском инстинкте и которые теперь
вдруг давались ему сверху. Соблазн бесчестия и вседозволенности стал слишком
велик, и катастрофа сделалась неизбежной.
Монархический лик русского простонародного правосознания как бы поблек
и исчез в смуте, а вперед выступила страшная и кровавая харя всероссийской
анархии.
Напрасно было бы сомневаться в том, что русское правосознание действительно
имело свой монархический лик, которым и держалось русское государство.
Желающий убедиться в этом пусть обратится хотя бы к тому богатству государственной
мудрости и монархического чувства, которое накоплено в русских простонародных
поговорках и пословицах (см. у Даля, Снегирева, Иллюстрова, Максимова
и других), и притом за века. Припомним кое-что из этого духовного богатства,
с лишком сто лет обессиливавшего пропаганду "народовольцев",
"черно-передельцев" и других разрушителей России.
“Без Бога свет не стоит, без Царя земля не правится”. “Что Бог на небе,
что Царь на земле”. “Без Царя земля вдова”. “Без Царя народ сирота”. “Богом
да Царем Русь крепка”. “Сердце царево в руке Божией”. “Одному Богу Государь
ответ держит”. “Царские глаза далеко видят”. “Близ Царя - близ чести и
смерти”. “При солнце тепло, а при Государе добро”. “Ни солнышку на всех
не угреть, ни Царю на всех не угодить”. “Царь добр, да слуги злы”. “Царские
милости в боярское решето сеются”. “Не от Царя угнетенье, а от любимцев
царских”. “Воля Царя - закон”. “Где Царь тут и правда”. “Нет больше милосердия,
как в сердце царевом”. “У Царя колокол по всей России”. “Благо Царей -
в правде судей”. “Народ думает, а Царь ведает”. “Как весь народ вздохнет,
до Царя дойдет”. “Царь да нищий - без товарищей”. “В слепом царстве кривой
Царь”. “Царский глаз далече сягает”...
Не довольно ли? Уже слышен нам тысячелетний государственный опыт русского
народа, умевшего верить своим Царям, чтить их, любить их и служить им
верою и правдою. Но Государи отреклись от трона, и в народном сердце угасла
присяга. Лик народной верности, ответственности и грозного служения отвернулся,
и вперед выступила харя предателя, преступника и озлобленного раба. От
монархии к анархии, от анархии к порабощению антихристом, на долгие годы
смуты и тирании.
Таков был соблазн русского простонародья.
Перейдем теперь к рассмотрению русского интеллигентского правосознания.
Говоря о русской интеллигенции следует иметь в виду не просто "верхний"
общественный строй, как сравнительно более образованный (в старину - боярство
и служилое сословие), но тот кадр, который так или иначе приобщился академии
и академическому образованию. История этого кадра начинается в России,
в сущности говоря, с Ломоносова и с Московского Университета. Социальные
верхи старого времени, конечно, имели своих монархически-лояльных и своих
монархически-нелояльных представителей, но прежняя нелояльность сводилась
к тому, что бояре и особенно "княжата", не забывшие своего удельного
княжения и достоинства, "подыскивались на царство". Это было
не республиканство, а особого рода “монархизм в свою пользу”, к которому
так остро-подозрительно относился Иоанн Грозный и который впоследствии
дал наиболее показательный и отрицательный плод в лице князя Василия Шуйского,
боярина, достаточно "умного" для любой интриги, но совершенно
лишенного “дара государить”.
Та русская интеллигенция, которую мы имеем в виду, медленно созревала
при императрицах Елизавете и Екатерине Второй, ее заграничными "профессорами"
были энциклопедисты, Вольтер и Руссо, ее практической школой была первая
французская революция, ее политическими выступлениями были предательское
убиение Императора Павла и заговор декабристов. Этим определилось ее направление,
в этом сложилась ее традиция, и от этой политической традиции она и поныне
не освободилась до конца. Это направление было революционно-республиканское,
со своей стороны подготовленное революционно-монархической традицией XVIII
века (дворянские перевороты 1730, 1740, 1741 и 1742 годов). Однако традиция
XVIII века ("революционно" возвести на трон новую царицу) получила
новое направление: Руссо с Вольтером и Робеспьер с Дантоном убедили русских
интеллигентов того времени, что республика означает "свободу"
и что поэтому она выше монархии...
Отсюда эта беспочвенная мечта строить Россию без Царя во главе. Первым
осуществлением этой мечты должно было стать освобождение русского крестьянства
без земли, как это проектировали декабристы, оно неминуемо пролетаризировало
бы и ожесточило бы всероссийское крестьянство и возобновило бы разиновщину
и пугачевщину в невиданных еще размерах. Император Николай I удержал Россию
на краю гибели и спас ее от нового “бессмысленного и беспощадного бунта”.
Мало того, он дал русской интеллигенции срок, чтобы одуматься, приобрести
национально-государственный смысл и вложиться в подготовленные им реформы
Императора Александра II. Пушкин осуществил эту необходимую эволюцию огосударствления
русского правосознания - первый, в самом себе и для себя и для других.
Через 10 лет после его смерти ту же эволюцию пережил Достоевский, увидевший
на каторге дно всеросийского простонародья, отвернувшийся от республиканства
и социализма и отчетливо показавший русскому народу - и его верный национально-монархический
лик (в “Дневнике писателя”), и его внерелигиозные соблазны и опасности,
и его анархо-криминальную рожу (“Бесы”).
Постепенно сложилась и окрепла монархически лояльная русская интеллигенция,
окружившая Александра II Освободителя и осуществившая его реформы. Но
именно эти реформы, столь блестяще доказавшие творческие силы верно окруженного
русского Государя, ожесточили не передумавших республиканцев и революционеров
и побудили их во что бы то ни стало искать путей к западному подражанию.
"Западники" были лояльным аванпостом этого течения, народовольцы
и им подобные организации пошли в открытую на террор, Бакунин с Нечаевым
образовали крайнюю левую этого движения, которая подобно Петру Верховенскому
(“Бесы”) искала братания с уголовным миром. Последовал целый ряд покушений
на драгоценную жизнь Царя-Освободителя: выстрелами, подкопом дворца, взрывом
поезда и, наконец, бомбами. Напрасно было бы объяснять это тем, что господа
"народовольцы" считали новые реформы "недостаточными"
и добивались их углубления. Совсем нет. Здесь дело шло о монархии: ее
творческие успехи, ее во многих отношениях демократические реформы, ее
растущая в народе популярность - все это было нестерпимо для революционеров-республиканцев-социалистов
из подпольных кругов; им надо было вбить клин недоверия, страха и компрометирования
между Царем и народом. Реформа в их глазах пресекала и обессиливала революцию.
Перемены должны были идти не через Царя и не от Царя, а помимо него и
против него, эти перемены не должны были привлекать сердца народа к Царю,
ибо это тормозило в глазах одной части революционеров революционную республику,
в глазах другой части - анархию черного передела. Все это было движением
революционного максимализма, который впоследствии, на переломе XX века,
развернулся в виде большевизма.
Было бы несправедливо и исторически неверно смешивать воедино таких умеренных
"западников", как Грановский и Тургенев, с неумеренными западниками
наподобие Герцена, было бы еще несправедливее объявлять Герцена “ранним
большевиком”. Но идейно и духовно водораздел шел именно здесь. Верить
ли в спасительную монархию для России? Строить ли Россию, верно помогая
ее Государям, через них и от их лица?
Или же считать монархию главным препятствием русского прогресса и требовать
для России “последовательного и полного народоправства”, т.е. учредительного
собрания, выборов по четырехчленной формуле, республики, федерации и т.д.
И этот водораздел был с особенной ясностью и совершенно недвусмысленно
сформулирован одним из виднейших политических идеологов "февраля"
Ф.Ф. Кокошкиным, Противопоставившим “старую ненавистную монархию” той
республике, которая “бесспорно в наших глазах не может не быть наилучшей
формой правления” (“Республика”, с. 12-13). Такова была затаенная мысль
конституционно-демократической партии: монархический строй, даже и парламентарный,
был для "кадетов" с самого начала “не чем иным, как компромиссом”
(там же, с. 7), и Ф.Ф. Кокошкин признает даже, что они “стояли на почве
социалистического мировоззрения” (там же, с.6).
Все это, вместе взятое, и определяет собою тот водораздел, о котором
мы упомянули выше. Искренно лояльной - монархической интеллигенции, которая
за последние годы перед революцией группировалась вокруг Столыпина и его
аграрной реформы и о которой заграничные наблюдатели этой реформы (напр.,
берлинский знаток профессор Зеринг) давали такой блестящий отзыв, противостояла
тайно нелояльная интеллигенция, для которой республика была “бесспорно
наилучшей формой правления”. Монархия была для них временно необходимым
средством, тактически приемлемой переходной ступенью. Они как будто только
и ждали того, чтобы пробил час ее исчезновения или свержения. И вот, дождались...
Но они, конечно, не только и не просто "ждали", а делали все
возможное, чтобы политически изолировать Царя и его верных помощников
и скомпрометировать все их строительство. Вот откуда категорический отказ
"кадетских" лидеров от переговоров о вступлении в состав царского
министерства, вот откуда их борьба против Столыпина и его реформы, вот
откуда клеветническая речь Милюкова в ноябре 1916 года (“глупость или
предательство”). Вот почему в отречении Государя они увидели не всероссийскую
катастрофу, а час "освобождения" России от “ненавистного режима”,
час перехода к “наилучшей форме правления”!..
Замечательно, что это русское предреволюционное республиканство охватывало
не только весь левый сектор "общественности", но и часть более
правого. Русская радикальная интеллигенция вряд ли смогла бы назвать в
своих рядах какого-нибудь монархиста, разве только Илью Фундаминского,
но уже в эпоху эмиграции... И как же он шокировал своими настроениями
и речами весь остальной левый сектор эмиграции, ставивший себе в особую
заслугу топтание “на старых позициях”. Что же касается предреволюционного
времени, то можно уверенно сказать: левее конституционно-демократической
партии вся русская интеллигенция, а особенно полуинтеллигенция, считала
монархию "отжившей" формой правления. И если бы кто-нибудь захотел
от нас доказательств, то нам было бы достаточно указать на так называвшиеся
“юмористические журналы” 1905-1906 годов: они все были полны стишками,
памфлетами и карикатурами, так или иначе восхвалявшими цареубийство или
прямо призывавшими к нему (о, конечно, прикровенно, но в дерзко-прозрачных
намеках!) Журнальчики эти брались публикой нарасхват и комментировались
на всех перекрестках. Был один враг: Государь и Династия, и этот враг
должен был быть скомпрометирован; лишен доверия и уважения и поставлен
под угрозу изгнания или убиения.
Спросим же: почему вся эта политически неопытная, близорукая и полуобразованная
толпа - республиканствовала? Почему? Где и в чем они видели республиканские
способности и добродетели русского народа? О чем они думали? На что надеялись?
Ответ может быть только один: “на западе республика возможна и устрояюща,
почему же она у нас была бы невозможна? республика есть (по слову Ф.Ф.
Кокошкина) наилучший способ правления, к тому же он нас сразу же и усовершенствует”...
Нам нет надобности отвечать на этот ребячий лепет: история уже дала на
него ответ, и при том страшный ответ.
Одинаково и правее "кадетов" имелись республиканские фигуры
вроде А.И. Гучкова, своевременно воспевавшего младотурецкий переворот
и считавшего себя призванным провести нечто подобное и в России. Это,
конечно, не было случайностью: издание пресловутого “Приказа № 1” по армии,
вышедшего в бытность его военным министром Временного правительства и
им никак и нигде не отмененного и не дезавуированного; не была случайностью
и его поездка в Ставку для принятия отречения из рук Государя.
Психологически можно понять, что последние назначения министров многим
не казались убедительными и что влияние известной зловещей фигуры, вращавшейся
в сферах, могло многих и тревожить и возмущать. Но фигура эта уже исчезла,
а вместе с нею и опасность, ею обусловленная. А идея о том, что Императорский
Трон ничем не заменим в России, что Государю невозможно отрекаться и что
нужно помогать ему до конца и не покидать его с самого начала - была многим,
по-видимому, чужда.
Вот, что мы можем установить по вопросу о политическом правосознании
русской интеллигенции предреволюционного времени. Она промотала, проболтала,
продешевила свою верность монархической России, она не сберегла, а опошлила
свое правосознание. И с ребячьим легкомыслием воображала и себя, и русское
простонародье республикански созревшим народом.
Трагедию изолированного Царя она совершенно не могла постигнуть и осмыслить,
как трагедию гибнущей России.
Итак, монархия в России сокрушилась - так неожиданно, так быстро, так
трагически беспомощно потому, что настоящего крепкого монархического правосознания
в стране не было. В трудный, решающий час истории верные, убежденные монархисты
оказались вдали от Государя несплоченными, рассеянными и бессильными,
а бутафорский “многомиллионный Союз Русского Народа”, в стойкости которого
крайне правые вожаки ложно уверяли Государя, оказался существующим лишь
на бумаге.
Все это не могло не отразиться на самочувствии Государя и правящей Династии.
Близился час, когда Государь мог почувствовать себя изолированным, преданным
и бессильным, когда могла понадобиться борьба за Трон, а сил для этой
борьбы могло не оказаться. И час этот пробил.
Это не есть ни осуждение, ни обвинение. Но прошло 35 лет, и ради восстановления
монархии в России мы обязаны выговорить историческую правду. Царствующая
русская Династия покинула свой престол тогда, в 1917 году, не вступая
в борьбу за него, а борьба за него была бы борьбой за спасение национальной
России. Конечно, это оставление Престола имело свои психологические и
нравственные основания. Ему предшествовало длительное и притом агрессивно
оформленное давление революционного террора, то поддерживаемого, то прикрываемого
республикански настроенной частью интеллигенции. Покушения на благостного
реформатора Александра II, закончившиеся злодейским убийством его, могли
сами по себе поколебать в Династии веру в ее миссию и доверие ее к русской
интеллигенции. Убиение Великого Князя Сергия Александровича и прямые угрозы
цареубийством в нелегальной и даже легальной ("юмористической"!)
прессе - должны были обновить это ощущение. Упорное противодействие левых
Дум, “Выборгское воззвание” и убийство П.А. Столыпина в присутствии Государя
- все это говорило языком недоверия к Престолу, языком ненависти и угрозы.
А между тем, никакого отпора этим угрозам, никакой бескорыстно-монархической
мобилизации общественности, никакого искреннего, организованного порыва
к Престолу в стране не наблюдалось. Русский народный монархизм оставался
пассивным и не давал Династии живого ощущения - доверия, любви, поддержки,
несомости и единения. При таком положении дел воля Государя могла почувствовать
себя изолированной, одинокой, бессильной или даже, как внушали генералы
главного командования, - прямой помехой в деле национального единения
и спасения.
Помимо этого, в первом отречении от Престола и во втором отказе немедленно
принять власть - было столько живого патриотизма, опасения вызвать гражданскую
войну на фронте и в тылу, столько царственного бескорыстия, скромности
в учете своих личных сил и христианского приятия своей трагической судьбы
(“день Иова многострадального” - был днем рождения Государя, о чем Государь
часто вспоминал), что язык не повертывается сказать слово суда или упрека.
И тем не менее историческая правда должна быть выговорена - во имя будущего.
В своем замечательном исследовании, легитимно-обоснованном и лаконически-точном
(“Императорский Всероссийский Престол”, Париж, 1922), сенатор Корево ставит
вопрос о том, имел ли Государь Император Николай II право отречься от
трона, и дает такой ответ: “В российских основных законах отречение царствующего
Императора вовсе не предусматривается. Отречение до занятия Престола считается
возможным, но принципиально лишь тогда, когда за сим не предстоит никакого
затруднения в дальнейшем наследовании престола”, и когда царствующий Государь
разрешает и санкционирует такое отречение. "С религиозной же точки
зрения отречение Монарха Помазанника Божия является противоречащим акту
Священного Его Коронования и Миропомазания" (с. 26-38-42).
Далее сенатор Корево указывает на то, что Государь передал право на престол
Великому Князю Михаилу Александровичу, “не удостоверясь в его на то согласии”
(с. 41), т. е. не обеспечив в труднейший час истории непрерывность законного
престолонаследия.
Право отречения за наследника Корево, по справедливости, отвергает совершенно,
он считает главным и основным условием законности отречения, чтобы “за
сим не предстояло никакого затруднения в дальнейшем наследовании Престола”,
а отречение за наследника не могло не создать таких затруднений (с. 29-30).
Корево признает, что Великий Князь Михаил Александрович вступил на престол
в час отречения Государя, что он от престола прямо не отказался, но немедленного
восприятия верховной власти тоже не осуществил и обусловил такое восприятие
“волею великого народа”, имеющего высказаться в Учредительном Собрании.
И вот, Корево прав, когда характеризует все это, как “полное нарушение
Основных Законов”, и в объяснение такого нарушения он ссылается на “революционное
насилие и измену” (с. 42, 125).
В действительности дело обстояло так, что и Государь и Великий Князь
отреклись не просто от "права" на престол, но от своей религиозно
освященной, монархической и династической обязанности блюсти престол,
властно править, спасать свой народ в час величайшей опасности и возвращать
его на путь верности, ответственности и повиновения своему законному Государю.
Нам трудно ныне понять, что двум последним государям нашей правящей династии
- Николаю Второму и Михаилу Второму - никто из их окружения (военного
или штатского) не сказал в виде верноподданнического совета, что у них
в силу русских Основных Законов, коим они присягали и кои составляют самый
основной и строгий строй монархического государства, - нет права на отречение
от престола в час великой национальной опасности и при совершенной необеспеченности
в дальнейшем наследовании. Объяснить отсутствие такого совета изменою,
утомлением, растерянностью людей можно. Но этих объяснений мало: в глубине
событий, за всем этим скрывается и открывается отсутствие крепкого и верного
монархического правосознания - в высших кругах армии и бюрократии. Если
была измена, то Государь был вправе уволить изменников и призвать верных;
и дальнейшая гражданская война показала, что такие верные имелись и что
они пошли бы на все. Но те, кто советовали Государю и Михаилу Александровичу
отречься, должны были знать и понимать, что они действуют уже не как монархисты,
а как республиканцы.
И вот состоялось личное решение Государя: он отрекся за себя и за наследника.
Быть членом Династии, значит иметь не только субъективное право на трон
(в законном порядке), а священную обязанность спасать и вести свой народ
и для этого приводить его к чувству ответственности, к чувству ранга,
к законному повиновению. Династическое звание есть призвание к власти
и обязательство служить властью. Одна из аксиом правосознания состоит
вообще в том, что от публично-правовых обязанностей одностороннее отречение
самого обязанного невозможно: именно эта аксиома и признана в российских
Основных Законах. В труднейшие часы исторической жизни Монарх блюдет свою
власть и властью ищет национального спасения. Вспомним Петра Великого
в часы стрелецких бунтов или в то время, когда “внезапно Карл поворотил
и перенес войну в Украину”, или во время Прутского сидения и несчастия.
Вспомним Императора Николая I, шествующего по улицам Петербурга навстречу
восставшим декабристам... Отрекся ли бы от власти Царь Алексей Михайлович
во время разинского восстания? Отрекся ли бы Петр Великий, уступая бунту
стрельцов? Императрица Екатерина - во время пугачевского восстания? Император
Александр III - при каких бы то ни было обстоятельствах?..
Но за последние десятилетия уверенное и властное самочувствие российской
правящей Династии как будто бы поколебалось. Быть может, революционный
напор ослабил у нее веру в свое призвание, поколебал в ней волю к власти
и веру в силу царского звания, как будто бы ослабело чувство, что Престол
обязывает, что Престол и верность ему суть начала национально-спасительные
и что каждый член Династии может стать однажды органом этого спасения
и должен готовить себя к этому судьбоносному часу, спасая свою жизнь не
из робости, а в уверенности, что законное преемство трона должно быть
во что бы то ни стало обеспечено.
Вот откуда это историческое событие: Династия в лице двух Государей не
стала напрягать энергию своей воли и власти, отошла от престола и решила
не бороться за него. Она выбрала путь непротивления и, страшно сказать,
пошла на смерть для того, чтобы не вызывать гражданской войны, которую
пришлось вести одному народу без Царя и не за Царя...
Когда созерцаешь эту живую трагедию нашей Династии, то сердце останавливается
и говорить о ней становится трудно. Только молча, про себя, вспоминаешь
слова Писания: “яко овча на заклание ведеся, и яко агнец непорочен прямо
стригущаго его безгласен”...
Все это есть не осуждение и не обвинение, но лишь признание юридической,
исторической и религиозной правды. Народ был освобожден от присяги и предоставлен
на волю своих соблазнителей. В открытую дверь хлынул поток окаяннейшего
в истории напористого соблазна, и те, которые вливали этот соблазн, желали
власти над Россией во что бы то ни стало. Они готовы были проиграть великую
войну, править террором, ограбить всех и истребить правящую Династию не
за какую-либо "вину", а для того чтобы погасить в стране окончательно
всякое монархическое правосознание.
Грядущая история покажет, удалось им это или нет. А на нас, на поколении
русских людей, скорбью и мукой переживших эту революцию, лежит обязанность
спросить себя, в чем же состоит сущность здорового, крепкого и глубокого
монархического правосознания и как нам возродить его в России.
Почему сокрушился в России монархический строй? Мы уже
не раз ставили этот вопрос в “Наших задачах”, но ни один
ответ свой мы не считали исчерпывающим и всесторонним. А между тем русскому
человеку, если в нем живут национально-патриотические чувства, естественно
возвращаться к этому вопросу и добиваться исчерпывающего ответа. Одна
из основных формул этого ответа должна быть выражена так: русский народ
имел Царя, но разучился его иметь. Был Государь, было бесчисленное множество
подданных, но отношение подданных к их Государю было решительно не на
высоте. За последние десятилетия русский народ расшатал свое монархическое
правосознание и растерял свою готовность жить, служить, бороться и умирать
так, как это подобает убежденному монархисту.
Знаем, что это относится далеко не ко всем русским людям. Помним и никогда
не забудем те доблестные воинские подвиги, которые были совершены русской
гвардией, армией и флотом в борьбе со смутой 1905 года и со вторгающимся
в Россию неприятелем - от рядового до главнокомандующего.
Однако “умение иметь Царя” знает не только форму воинского подвига, но
еще и форму гражданской доблести, государственного разумения, политического
такта и политической сплоченности. И вот в этом отношении русский народ
оказался в роковые часы истории не на высоте. Знаем, что и это относится
не ко всем русским людям. И на верхах и в народных низах были люди искренней
преданности и служения. Не будем называть имен; укажем лишь на традицию
А.Д. Самарина и П.А. Столыпина и вспомним целые кадры русских сенаторов,
дипломатов и членов Государственного Совета. Служение их и государственные
заслуги - незабываемы.
Но единой и организованной монархической партии, которая стояла бы на
страже трона и умела бы помогать монарху, - не было. А те, которые пытались
выдавать себя за такую "партию", вели линию не государственную,
а групповую и не понимали своих исторических и государственных заданий.
Спросим нашу историческую память - где была и что делала эта "монархическая
партия" в трудные минуты колебания земли и трона, в мучительные,
а потом трагические часы жизни Государя?
Когда вкрадчивый и с виду добродушный лукавец Сухомлинов, назначенный
военным министром в 1909 году и чуть-чуть не назначенный Главнокомандующим
Русской Армией в 1914 году, пытается несколько лет подряд уверить Государя,
ссылаясь на телеграммы приамурского генерал-губернатора Унтербергера,
будто война грозит совсем не с Германией, а с Японией, когда он вслед
затем, к ужасу Столыпина, пытается упразднить привисленские крепости (Варшаву,
Новогеоргиевск, Иван-город); когда он затем начинает демонстративно вымогать
у министерства финансов сотни миллионов на якобы вооружение русской армии,
с тем чтобы не использовать эти кредиты (к началу войны 1914 г. им было
не использовано 250 миллионов рублей!) и оставить русскую армию без подготовки
и без снарядов, - что сделали эти "монархисты", чтобы открыть
глаза доверчивому монарху и спасти армию? Ничего! Когда тень мнимого "богомольца"
появилась у трона, распространяя гибельный яд распутства, хвастовства,
сплетен, клеветы и коррупции, - что делала эта "партия" для
того, чтобы грудью прикрыть чистоту трона и оберечь его всенародный ореол?
Когда и где они дерзнули, спасая Россию, заслужить себе немилость Государя
открытою правдою, так, как это делали в свое время Филипп Митрополит и
князь Яков Долгорукий, а впоследствии Столыпин, Коковцов, Джунковский,
Самарин, Тютчев и другие? Ибо позднейшее деяние В.М. Пуришкевича было
не партийным, а личным... Нет, они не дерзнули произнести открыто достойную
и спасающую правду, но держали себя, как "незнайки" и "хороняки"...
А когда они увидели, что гвардия легла костьми на полях сражений и потеряла
свой первоочередной состав, подумали ли они о том, что императорский трон
потерял основной кадр своих ближайших защитников и что необходимо заполнить
эту страшную брешь новым, идейно непоколебимым отбором. И сумели ли они
убедительно доложить об этом самоотверженному Государю или продолжали
успокаивать его пусто-хвастливыми извещениями о “многомиллионном Союзе
Русского Народа”, не разумея ничего в событиях и подготовляя февральскую
беззащитность трона?!..
А когда саботаж Сухомлинова, приписываемый почему-то его "легкомыслию",
довел дело в 1915 году до великого крушения фронта, осмелилась ли эта
"партия" представить Государю, что в неудачной войне бремя и
ответственность главнокомандования не должны падать на Монарха, что большая
стратегия требует воли, волевого мышления, опыта, знания и особенно полководческого
таланта, а не только личного обаяния и благостного благородства, что всякая
война есть только одна страница в истории народа, а государь призван обозревать
все ее страницы и не должен отдавать трон, этот вековечный источник национального
правосознания, в залог успеха именно этой войны? Кто из тогдашних "партийных"
монархистов был достаточно зрел, государственно дальнозорок и независим,
чтобы "прямить" Царю, не думая о личных последствиях?
Когда же совершилось неизбежное и Ставка не оказалась необходимым для
войны волевым стратегическим центром (вспомним хотя бы отказ генерала
Эверта от наступления на западном фронте в 1916 году!), несмотря на то,
что армия была богата доблестными, опытными и вдохновенными полководцами,
когда Государь почувствовал себя переутомленным и, видя бунт петербургской
черни и поведение Думы, заколебался о троне, - где оказались тогда представители
этого якобы “многомиллионного Союза Русского Народа”? Поспешил ли их организационный
круг к подножию трона, чтобы укрепить нервно переутомленного и семейно
озабоченного Государя, чтобы дать ему хотя бы двадцатитысячный резерв
верных и непоколебимых монархистов всех видов оружия, или же он сокрылся
в безответственности и неизвестности, предоставляя Государю одиноко решать
страшный вопрос? Кто из них решился сказать ему, что русские Основные
Законы не знают права на отречение, что Помазанник вообще не отрекается
от своего трона в час всенародной беды; что преемство трона в данный час
не подготовлено и не обеспечено; что необходимо отстаивать трон как залог
единства России; что отречься - значит развязать всю страну от трехвековой
присяги и повергнуть ее в анархию, что есть еще верные люди и что они
готовы исполнить свой долг до конца?! Таких верных и мужественных советников
не оказалось у трона. Трон был ими изолирован, покинут, предоставлен своей
собственной судьбе. Были командующие, советовавшие Государю отречься.
Почему же не было мудрых офицеров и политиков, которые умолили бы не отрекаться,
а бороться за трон, как источник национального спасения?!..
А потом, когда Государь и его семья остались одиноки в Царском Селе,
- что сделала эта "партия"? Ринулась ли она на спасение трона?
Пыталась ли она заставить членов Временного правительства и советский
сброд - спасти Государя и увезти его за границу; найти те средства, которые
оказались бы действительными и побудили бы революционеров чтить и беречь
жизнь Государя и его невинных детей? Куда девались эти люди, умевшие дотоле
расходовать только на один свой убогий журнальчик “Земщина” двести тысяч
рублей ежегодной казенной субсидии? А потом, когда Государя увезли в Тобольск,
сумели ли они поставить вместо предателя Соловьева хоть одного своего
верного человека для связи? А трагедия Екатеринбурга? Что они сделали
для ее предотвращения? Где они все в это время находились? Переодевались?
Укрывались? Спасались? И предавали своего и всероссийского монарха?..
И, наконец, когда опасность стала угрожать всем членам Династии, кто из
этих "монархистов" пытался уговорить каждого из Великих Князей
беречь себя не для себя, а для России? Кто из них сумел поставить династический
вопрос на должную высоту, при которой быть членам Династии не значит иметь
"право" на произвольное отречение и не значит готовиться к пассивному
революционному мученичеству, но значит быть обязанным занять трон в положенный
час, готовиться к этому и считать себя органом общенародного спасения?
И если никто из "верных" монархистов не подумал тогда об этом,
то о чем же они думали? Да и думали ли они о чем-нибудь, кроме личного
спасения?
Мне известно, что были героические исповедники, подобные московскому
протоиерею Восторгову, шедшие на смерть и принимавшие ее; или подобно
тому монархисту Матусову, которого я видел в подвале "Чеки",
где он во всех служебных орденах и в своих партийных значках вызывающе
требовал себе расстрела за верность Государю. Но сколько бы ни было таких
- они не составляли того, в чем нуждалась Россия, т.е. продуманной, организованной
и отстаивающей национальный трон политической партии. Такой партии в России
не было.
История удостоверяет нам, что имелась партийная "головка" постоянно
добивавшаяся от правительства то избирательных, то пропагандных субсидий,
довольная обильным получением и отзывавшаяся грубыми выходками на недостаточное
получение или на прямой отказ (см.: Коковцов В.Н. “Из моего прошлого”,
Пб., с. 164-165 и др.). Но это и было не служение, а личное устроение,
не партия монархистов, а группа вымогающих просителей, это была не опора
трона, а собрание льстецов. И те из них, которым удалось впоследствии
спастись за границу, промышляли этим и в эмиграции: "если от вас
не будет субсидии, то возьмем из другого источника, но тогда уже будем
работать против вас".
От таких людей - ни тогда, ни теперь не следует ждать для монархии ничего,
кроме вреда. Монарху нужны люди дальнозоркие, умеющие разуметь знаки истории
и верно предвидеть зарождающиеся опасности. Монарху нужны люди правдолюбивые,
а не рисующие угодливо оптимистические горизонты там, где история нависает
над людьми черной тучей. Государю нужны совестные советники, а не ловцы
субсидий. Государю нужен кадр непоколебимых стоятелей, знающих, разумеющих,
волею твердых, за которых дела говорят громче лукавых и льстивых слов.
России нужна была настоящая монархическая партия, а ее тогда не оказалось.
Почему? Как объяснить это?
Настоящей, ответственной монархической партии, с глубоко продуманной
программой и верной, активной политической тактикой - в России перед революцией
не было. Потому монархисты и не могли ни поддержать трон и династию, ни
выдвинуть в роковые дни свой крепкий кадр, ни отстоять неприкосновенность
и жизнь отрекшегося Государя. Русские монархисты полагали, что они призваны
восхвалять, поздравлять, ждать распоряжений, угождать, демонстративно
повиноваться, испрашивать субсидии и уверять в своей преданности; но самостоятельное
политическое мышление, но государственная ответственность, но смыкание
верного, активного кадра, но создание реальной, силовой опоры для трона
- все это "не входило" в призвание "русской" монархической
партии. Монархисты как бы “висели на троне”, но не составляли его социального
и политического фундамента. И в тот момент, когда трон формально "замолк",
оказалось, что монархисты рассыпались прахом и сошли на нет.
Монархический строй сокрушился в России потому, что русский императорский
трон имел в стране историческую традицию правосознания, но не имел идейного
и волевого кадра, дальнозоркого, сплоченного и способного к активным выступлениям.
Русские монархисты обязаны осознать это, с горечью и скорбью признать
это, осудить себя и не возвращаться более к этой "политике"
пустых фраз и хвастливой пропаганды. Реальная политика не делается ни
словами, ни резолюциями, ни восторгами, ни поздравлениями, тем более она
не делается пустословными и заведомо неправдивыми уверениями, будто “нас
тьмы, и тьмы, и тьмы”... С этим надо покончить: монархист повинен своему
Государю не хвастовством и обманами, а правдою и грозно-честным служением.
Монархической партии в истинном смысле этого слова в России не было уже
вследствие того, что самая политическая культура страны была в этом отношении
первобытна, она только еще начинала завязываться, крепнуть и находить
свои формы. Самая идея “политической партии” находилась вплоть до 1905
года под запретом. До тех пор русские политические партии могли существовать
и работать только нелегально, без разрешения или даже в запрещении, и
те из них, которые вступили на этот путь раньше, могли бы уже иметь, казалось
бы, некоторый организационный опыт. Однако и их опыт оказался скудным,
беспомощным и бездейственным. Достаточно вспомнить, например, что социал-демократы-меньшевики
и социалисты-революционеры, давно уже возившиеся в своем подполье, нисколько
не подумали о защите своего “учредительного собрания”, не имели в запасе
никаких партийно-силовых кадров и разошлись по домам чуть ли не на цыпочках,
когда вооруженный матрос посоветовал на ушко их председателю и гланому
храбрецу Виктору Чернову кончить эту учредительную "канитель"
"добровольно".
Русский человек просто не умел еще строить партию и приводить ее в движение.
Правда, революционеры научились устраивать небольшие конспиративно-террористические
группы и развивать их активность: тайно сговариваться, добывать деньги,
подделывать паспорта, уклоняться от полицейской слежки, менять конспиративные
квартиры, давать нелегальные ночлеги и явки, обходиться с револьвером
и бомбою и устраивать побеги из тюрем. Но напрасно они воображали, что,
усвоив все эти разбойничьи приемы, они научились политической деятельности.
Ловкий "ассасин", вроде Савинкова, совсем еще не политик, и
вся его суетня имеет только тот смысл, что она силится помешать другому,
делающему живую государственную работу. Это политическое неумение, это
непонимание здоровой государственности и обнаружилось у левых партий во
время того демагогического "аукциона", в который они превратили
выборы "учредилки" и во время их суточного "правотворчества".
После этого провала им оставалось только вернуться к своей прежней тактике:
к покушениям (на Урицкого, на Володарского, на Ленина) и к поместным восстаниям
(Ярославль, Тамбов, Кронштадт).
Этим я совсем не хочу сказать, что "искусство партии" далось
одним большевикам... Напротив, надо признать, что их организация всегда
была заговорщической и тоталитарной, а не лояльно-партийной. Они начали
с уличной вербовки и все время отбирали купленных наймитов, соблазненных
жадников и расчетливых нырял. Они все время нажимали на массы - голодом,
страхом, обещаниями и подачками, развращая человеческую совесть и правосознание
и таким способом строили не партию, а тоталитарный государственный аппарат,
осуществляя торжество политической полиции над недумающим, обманутым и
беззащитным обывателем...
Но кому "искусство партии" совсем не удалось - это русским
монархистам. Они совсем не понимали, в чем же именно состоит призвание
монархической партии в России, где правит "абсолютная" власть
монарха... Одно из двух: или монархисты лояльны и приемлют эту "абсолютную"
власть, но тогда им нечего предаваться - ни самостоятельной мысли, ни
самостоятельным действиям; или же они ее не приемлют - и тогда их партии
лучше не существовать...
Здесь мы находим самую главную причину их политического провала. Русские
партийные монархисты по своей политической наивности всегда были склонны
смешивать самодержавие монарха с абсолютизмом и воспринимать власть законного
Государя как абсолютную. А между тем это далеко не одно и то же и власть
законного монарха не может быть абсолютною.
Термин "абсолютной" власти происходит от латинского глагола
absolve, что значит развязываю, разрешаю, все дозволяю. И вот абсолютизм
утверждает, будто монарх стоит выше всякого права и закона, будто власть
его не знает никаких границ; будто ему все позволено, - всякое произволение,
бесправие, противозаконие и преступление.
"Самодержавие" монарха указывает как раз на обратное: на правовую
и законную природу его власти. Самодержавный монарх есть высший правовой
орган государства; его верховенство устанавливается правом и есть правовое
верховенство. Власть монарха не дается ему ни от иноземцев, ни от внутригосударственных
сил (например, от армии, от гвардии, от народного голосования, от дворянства,
от финансовых кругов); нет, она принадлежит ему в силу закона и возводит
его ответственность к высшим источникам правосознания - к совести, к патриотизму,
к Богу. Осуществляет же он ее независимо от всякой чужой воли, именно
постольку, поскольку закон присваивает ему его основные полномочия - законодательные,
исполнительные, судебные и воинские. В этом его "самодержавие".
Это необходимо продумать и понять раз и навсегда: самодержавие отвергает,
осуждает и исключает абсолютизм, а абсолютизм отвергает основное в правах
Государя, ибо он не признает его законным монархом, он отрицает его высокое
звание верховного субъекта права, он снижает его звание до звания тирана,
он разлагает и разрушает самую правовую форму монархии. Именно поэтому
абсолютизм несовместим с самодержавием, этим высшим проявлением законности
на троне, правосознания у Монарха, чувства обязанности и ответственности
у верховного в государстве лица.
Тиберий, Калигула, Нерон и другие римские тираны - не были самодержавны:
они получали свою власть “милостью легионов” и, всходили на трон, не признавая
ни закона, ни права, ни границ своей власти. Как тираны, они развертывали
свой абсолютизм, правили страхом и злодейством, прикрывали все это своей
мнимой "божественностью" и рушились в преступность и позор.
Людовик XI, Людовик XIV, Иоанн Грозный шли по их следам и несли бедствия
своим народам и государствам.
Абсолютный монарх, “все смеет” и “все может”, чего желает его политическая
или иная похоть (“son bon plaisir”). Но самодержавный Государь "смеет"
далеко не все, а лишь законное, законами предоставленное, правое, правовое,
государственное, совестное, честное, Богу угодное. Тиран не связан правом
и законом; он призван к разнузданию и осуществляет его в самых фантастических
и свирепых формах. Но именно этим он роняет и позорит свое звание монарха.
Напротив, самодержавный Монарх знает законные пределы своей власти и не
посягает на права, ему не присвоенные; он знает, что Государь, не блюдущий
право и закон, сам подрывает свою власть...
Всякому, не усвоившему эти основы монархического строя, мы советуем внимательно
прочесть и продумать хотя бы римского историка Светония (“Жизнь 12 цезарей”),
“Анналы” Тацита и “Культуру итальянского Возрождения” Якоба Буркхарда.
Необходимо понять и усвоить, что есть "абсолютизм", что он вносит
в душу монарха и к каким поистине ужасным последствиям он ведет. Напротив,
все государи, постигшие опасность абсолютного произволения, не унижали,
а возвеличивали звание монарха. Так, Фридрих Великий, уступивший мельнику
в Сан-Суси - по приговору судьи - право на мельничный шум, Петр Великий,
искавший во всем и всегда писаной законности и всегда напоминавший людям,
что законы требуют соблюдения;
Александр I, умевший отказывать людям в случаях, когда он чувствовал,
что “закон выше него”; и все Государи, умевшие не тяготиться законными
формами своего правления, - оставались на высоте своего трона.
Отсюда уже понятно, что законный монарх будет ценить всякое свободно-ответственное
слово, всякое честное возражение, всякую государственно-творческую инициативу
своих подданных. Петр Великий говаривал: “Полезное я рад слушать и от
последнего подданного”... “Весело слушать, когда подданные открыто говорят
своему Государю правду, вот чему надо учиться у англичан” - (после посещения
инкогнито палаты лордов). Но тиран не потерпит в своих подданных ни самоличного
размышления, ни независимого мнения, ни свободного слова (Джугашвили!).
Поэтому подданные самодержавного Государя отнюдь не должны внушать, -
ни себе, ни ему, - будто он является "абсолютным" властелином,
который требует славословия, лести и безоговорочной покорности и не терпит
ни самостоятельного мнения, ни творческой инициативы. Вспомним, что главной
заботой Петра Великого было пробудить в своем народе творческую инициативу
и подсказать ей верное направление. Напротив, предреволюционные партийные
монархисты в России считали своей единственной задачей - славословие,
слепое повиновение, угождение, предупредительность и недерзание иметь
свое суждение... Именно поэтому их "партия" не имела ни самостоятельного
суждения о происходящем, ни организационного кадра, ни плана действий,
ни соответствующих решений и выступлений. Здесь не было зрелого политического
мнения и не было борьбы за трон. И Государь с Государыней, неосторожно
полагаясь на заверения этой "партии", оказались изолированными
и выданными врагам. Это не было сознательное "предательство",
но это была пассивность от неумения иметь Царя, это была
выдача от бессмыслия, безволия и бессилия. Ожидания были
обмануты, надежды не оправданы. И высокие пленники остались невырученными...
Если русские монархисты желают участвовать в дальнейшем в созидании русской
истории, то они должны прежде всего пересмотреть и осудить свое прошлое,
обновиться, переродиться, вступить на новые пути и не воображать, будто
в происшедшей трагедии русского трона повинны все, кроме них. Они - повинны
первые, ибо выдавали себя за верных и преданных.
|